Егорушка
(с) Сергей Дьяков ака Фанг Илтмарский

1
Будто сорока с перебитым крылом пляшет Егорка, на цырлах сквозит через праздничную воскресную толпу. Здесь улыбка, там шутка да прибаутка. Вроде и смешно, и забавно и чудесно беззаботно, только видать, тужит он из себя истину вытолкнуть, свободой надрывной хочет народ потчевать. Силиться, но не может выдюжить болезный. Лишь гримасой бликует озорной, да бельмы к небесам лазурным закатывает. Отче иже еси, куды ты деси?
Недалече, меж стен белокаменных зерцалами сияющими выстланных, раздались в стороны створы ворот в четыре роста высотой и в три шириной. Расплескали толпу яростные окрики заступников, а вслед за ними – сами морды показались, на казенных харчах вскормленные, индевелыми буркалами окрест озирают, морщат брезгливо губы, регочут меж собой.
Сдала людская масса назад, потекла в обход подъездных путей, все одно – что прямо, что вкривь – одно главное, чтоб на ярмарку попасть, а уж коль кружным путем, так оно тому и быть. Ни смех не утих, ни зажался никто испуганно – эка невидаль, Гражданин Начальник секторальный объезд в день праздничный устроить наметился. Пускай те пужаются, кто богат и на руку не чист.
Выстроили заступники живой коридор в шесть рыл, по три штуки с каждой стороны и по метру между собой и другом. Автокар начальничий покашливая высунул за ворота бронированный клюв. Сделали все кому положено – под козырек, а кому не положено – шапки заломили, на всякий случай.
Гражданин Второго Сектора Начальник под колпаком сидит. За прозрачной защитой от мимохожего лиха хорониться, значит, как оно по должности-то и положено. Царственно толпу осмотрел, на Егорке затрепанном глаз чуть зацепился.
Заступничка-то цель какая? Угождать наперед мыслей начальничьих, поперек себя идти, а угождать! За то и место теплое, и жратва от пуза и пенсия с оплатой пересылки на Родину – гарантированно. Оттого и подманил крайний Егорку. Заломи, мол, шапченку облезлую, интересен ты такой птице важной как Гражданин Начальник.
Сам не подлетишь на крылах – обрежут.
Скособичился весь Егорка, лохмы предвешнему ветру подставил, чуть не на брюхе к белоснежным сапожищам подполз.
- Кто такой? Поясник-шутник? – из репродуктора автокара хрюкнуло.
- В меру дурного умишка, обычный плутишка… - заискивающе ощерился Егорушка и замолк. Боле не положено, жди участи, да отвечай с наказу исключительно, раз уж на интерес твою рожу взяли.
- Законов не знаешь, малограмотный? – по-змеиному холодно, даже через механические обертоны проступило. – Вазгаешь словами честных защитников?
Глазенки забегали, пальчики шапченку теребят. Врать не врать? А если докопаются? Себе дороже станет, тут не обессудь - прикладом в зубы – это по-легкому еще.
- Тож на поживу скудному брюху, да на потеху голытьбе. С нее какой спрос? Нищета и грязнота, завсегда очерняют, на то и чернь они. И черноте-то только и радуются.
Уловил в лице Гражданина Начальника ближайший к Егорке заступник некий намек, подрасслабил опоясок с дубинкой. Напрягся шут, глаза шмыг-шмыг, куда ни глянь, всюду беда. Тут и ложь не поможет, а за правду, может, и простят. Нехитрая мыслишка в тягостный момент любит в голову залезать.
А Начальник помолчал. Сурово так лицом твердокаменным сосредоточенность демонстрируя… и обмяк. Изморщинился в миг, заулыбнулся чуть заметно.
- Не пеняй на других, щегол, дольше жить будешь, - и махнул рукой, мол, отваливай.
Сердце в груди перевернулось, кровью истекло под драной рубахой и линялой шубейкой, пал в ноги заступникам, переломился перед автокаровым носом и с душой облегченной, с глазами счастливой слезой умывающимися, затопал Егорка прочь.
Да недалеко утопал. Тронулся начальник, увлекая за собой пять муштренных заступников, а шестой – руку на плечо шутейское. Сграбастал ворот в кулак, дернул к себе.
- Погоди, шелупонь, куда намылился? – что автокаров динамик, что голос заступника – без различия. И, прежде чем Егорка зашелся испуганным воем, карточкой-пропуском в харю ему. – Значит, вечером. После шести, как смена караула, в секторальную контору. Гражданин видеть хочет, неумытка такого, веселить будешь.
И ушел. Егорка карточку в пальцах зажал, в след юрко глянул и задрожал жухлым осенним листом – пустая голова, счастья своего не уразумел. Лишь несчастье в мыслях зародилось: кабы не болтанул чего.
Лицедей не лицедей, а вертеться он всегда умел, сколько помнил - все с людей кормился. Егорушка честный был, в том беда его. Язык балабанистый - судьбы подарок, и проклятье одновременное. Честь не дает кошельки да глотки резать, а язык на работе постоянной исключает возможность зацепиться. Так и метался он, вроде трепача-смехача, по базарным дням на площади и кружных улицах. Здесь шутнет, там надсмехнется… Кто монетку по добру подаст, кто пряник сунет в зубы, а кто и кулак. За раз на всех не угодишь.
Шумлива ярмарка выходного дня. Растворялся в ней Егорка, дышал полной грудью веселый отдыхновенный воздух, не гнушался быть затираем кряжестыми боками трудяг и с легкостью выскальзывал из-под колес баготейских автокаров. Все спешили в такое время на ярмарку, теплели сердцем, одинаково просто расставались с тяжелыми и легкими деньгами.
На том Егорка и кормился. Один раз в неделю шустрил, шесть дней – перебивался натруженным. Точно воришка-карманник, только честней на порядок, бескорыстнее и куда уж беднее.
И не мешал сроду никому. Покуда начальничий глаз из толпы не выел. Что тут скажешь? Сегодня так – завтра эдак.
- Не угодишь за раз на всех, - брякнул Егорка в воздух. Стоящий рядом мужичина угукнул, будто соглашаясь и поперся дальше своей дорогой. – Вот и я о том же. Угу-гу-гу, переплюнь через небесную дугу… Эх, житуха ты в пол уха, с недоглядки, с недосыпу, все за раз в кабак спуская – все живем мы не досыту! – загорланил и кинулся в толпу.
- А у скольких мамка гусев шею свертала?
- Ишь, глянь-ка, мордатый богатей какой. Видать под морду скоро носилки отдельные прикупит?
- Сердцем-то ты добр, а вот деньгой больно жидок.
И пошел, пошел через людей, покрикивая, кривляясь и поясничая. Где в песню, где и в пляс – лишь бы пространство с уместностью позволяли. Тонко подмечал из толпы тех, у кого смешинка за губами прячется. Таким затравку кинь – сами без тебя рассмешатся, зальются радостно общий настрой людской поднимая. Там уж, расшатавши хмурую утреннюю толпу и до обеденной развеселой недалече. А вот по вечеру позднему – в морду дать могут, но иногда и в то время пожива много богаче. Тут как? Не угадаешь заранее.