|
Холодно. Очень холодно. Что-то мягкое касается моего лица, и проходит неизмеримо долго время, прежде чем рождается имя: снег. Я открываю глаза. Больно. Больно смотреть. Небо синеет надо мной, бескрайнее и недоступное, не замутненное ни единым легчайшим облачком. Свет льется с него, лучи его подобны пронзающим плоть кинжалом. Нестерпимо сверкает снег.
Я поднимаюсь. Холод уходит, уходит боль из глаз, слова в моем мозгу роятся, словно те снежинки, что кружат вокруг. Интересно, откуда они берутся, когда небо безбрежно чисто? Но это не должно меня волновать.
Я стою на холме. Позади припорошены снегом древние руины, должно быть, башни, башни из белого камня. Все здесь белое и холодное. Вдалеке темнеет город, скорее даже поселение. Оно щетиниться частоколом, прячется за распахнутыми воротами. В нем копошатся люди, снуют туда-сюда, словно трудолюбивые муравьи. Оно далеко, но людей я вижу отчетливо, я могу разглядеть их лица, я могу прочесть выражение их глаз. И что-то темное, тяжелое и густое висит над ним. Нет, не висит. Это нечто, от ощущения которого меня начинает бить дрожь, похоже отнюдь не на грозовую тучу. Это спрут, огромный спрут, извивающийся бесчисленными щупальцами. Мне кажется, подойди я на шаг ближе – и они захлестнут меня, обовьются вокруг горла, проникнут в самую душу липкими прикосновениями. Меня охватывает ужас и омерзение. И любопытство.
Любопытство?
Я спускаюсь. Ноги мои не тонут в снегу. Только сейчас я понимаю, что одета. Я провожу пальцами по легкой шелковистой ткани, такой же белой и холодной, как все вокруг. Она не ощущается телом, не стесняет движений. Мне очень хочется увидеть свое отражение. Руки у меня тонкие, с полупрозрачной кожей, волосы очень светлые. Я касаюсь лица, пытаясь составить впечатление о его чертах. Тонкие, безупречно правильные. Никакие. А глаза? Какого они цвета?
Я подхожу ближе, и явственнее ощущаю касание липких щупалец спрута. Мимо проходят люди. Я служу за ними. Мне хочется заговорить, но я знаю, что не должна.
Я лишь смотрю.
Я вижу тебя, молодого, веселого, самоуверенного, обаятельного. Одежда твоя тепла и удобна, руки твои не загрубели от тяжкой работы, зубы не почернели от дурной пищи, кожу не иссушило солнце. Глаза твои светятся счастьем и добродушием. Ты смотришь на меня. Улыбаешься. Мне? Улыбаешься… и я встречаюсь с тобой глазами. Твоя душа распахивается передо мной, твои страхи и желания, о которых ты едва ли знаешь сам. Твоя душа черна и изъедена скверной. Ты смотришь на меня, а в твоих глазах я вижу… я вижу все. И нечто темное, страшное сдавливает мне грудь. Щупальца спрута.
Не судите, да не судимы будете… Но я могу судить. Это сокровенное право дано мне, как дано мне точеное невинное тело, как даны мне глаза, пронизывающие человеческое существо на сквозь, как даны мне руки, несущие высшую справедливость. Я не могу ошибаться. Зато могу карать.
Ты оглянулся в последний раз – и я знаю, что этим вечером тебя найдет предательский нож убийцы, ослепленного блеском камней на твоих перстнях.
Ты скрываешься из виду, но это неважно. А я иду дальше, и люди оборачиваются, поднимают глаза, чтобы встретиться со мной взглядом. Десятки, сотни… и внутри каждого из них – своя червоточина. Мне душно. Город – мечущееся и стегающее во сне чудовище, здания – его кости, улицы – его жилы, а люди – кровь, бегущая по ним.
Торговка провожает меня блеклым взглядом, растрескавшиеся губы нищего шепчут что-то мне вслед. Ты, вы – бессчетное число людей, мысли которых разрывают меня. Их темная волна накрывает с головой, их паутина держит меня, не давая шевельнуться, заполняя меня и растворяя в себе, потому что своего «я», пусть даже самого низкого и отвратительного, во мне нет. Я никто – или ничто? И от этой мысли, мысли, которая не должна была приходить мне на ум, хочется плакать. Не просто плакать. Хочется кричать, биться о стены, хочется загребать руками пыль, ломая ногти. Но и этого я не могу.
Зажать уши руками, закрыть глаза – и бежать. Нельзя.
За мной увязывается попрошайка, спутанные грязные волосы закрывают лицо, и только его глаза, огромные и темные, сверкают из-под сбившихся в колуны прядей. Вчера он пытался украсть кошелек у знатного господина, а когда тот схватил его за загривок, словно щенка, впился зубами в держащую его над землей руку. Завтра он утащит каравай хлеба у старой женщины, пнет собаку, такую же бродячую, как и он, и осыплет бранью богомольца. Я знаю, что должна делать. Мне жаль попрошайку, но руки мои уже рвут, спутывают нити судьбы. Те темнеют, скручиваются под моими пальцами. Сзади раздается задыхающийся, полный смертельного ужаса хрип. Черная пыль падает на землю.
Улицы чище, люди наряднее. Дома в два, три этажа. Снег сменяется жидкой грязью. На ступенях дома сидишь ты. Не тот, что будет сегодня убит ударом в спину, не тот, что остался лежать в грязи. Другой – но ты. Я не могу говорить «он».
Ты лениво смотришь на людей, грызя семечки. На лице твоем – следы бессонницы, на переносице – морщинки, что говорят о недюжинном уме. Тонкие губы сжаты в улыбку, и взгляд твой ясен. Темен, почти черен, несмотря на голубизну глаз, но ясен. Душа твоя – словно струны под моими пальцами, я могу играть на ней, извлекая любую мелодию. Душа твоя – словно струны… но струны эти рвутся, обжигая. И нет ни синевы неба, ни цепкого холода, ни слякоти под ногами.
Ты смотришь на меня. Смотришь без злости, без жалости, без похоти, без безразличия. Просто смотришь. И все же ты – во сто крат хуже вора и прелюбодея, бражника и убийцы.
В лицо небесам не смеются.
Струны твоей души, нити твоей судьбы… Бегают пальцы, свивают в узелки, мнут, перекручивают. Разорвать – слишком просто.
Я знаю, что была послана сюда ради тебя. Знаю, что своей дерзостью в поиске знаний и любви к жизни, ты обрек на наказание других, потому что справедливость одна для всех и обязана коснуться каждого, каждому же воздав по заслугам, прежде чем достигнет конечной цели. Тебя.
Падает снег с чистого неба. Город шумит вокруг. Спрут извивается тяжким смрадным облаком. И жжет что-то в груди, а в глазах – резь. Моргаю. Подношу руку к лицу и ощущаю на щеке что-то влажное. Я отпускаю нити, сбитые, спутанные уже в безобразный комок, опаленные, тонкие, как крысиные хвосты. Вот она, твоя кара, ад на земле, крах надежд, бессмысленность бытия. А за что? За что, за что, за что… И я бережно, стараясь не повредить, пытаюсь распутать клубок. Получается плохо. Что-то обжигает, колет пальцы. Они теряют ловкость, становятся неуклюжими, непослушными, словно каменеют.
Дома плывут, лица колышутся, голоса сливаются в один ровный гул, а я все распутываю и тщетно пытаюсь разгладить нити. Ты встаешь, подходишь ко мне. Говоришь что-то. Встревожено спрашиваешь. Руки немеют, сладкий, мертвый покой разливается по телу. Руки мои – ломкие льдинки. Я знаю, почему так происходит. Я не справилась, и больше я не нужна.
Холодно. Очень холодно. И светло. Глаза мои открыты, но я не вижу. Нити судеб ускользнули из моих рук, но на месте той пустоты, от которой душа, которой нет, хотела исторгнуться криком, я ощущаю что-то.
Возможно, понимание. А, возможно, любовь. То, перед чем бессильна карающая справедливость небес.
_________________
Желтый и пушистый как цыпленок
|
