Роза ведьмы - Страница 2

следуя которым можно было безошибочно отыскать именно ту поляну и именно тот дом. То была сосна, чей ствол расходился затем надвое, словно вилы, и покрытый мхом валун на берегу небольшого озерца, возле которого стоял остов обугленного молнией дерева, сильно напоминающий лапу тролля, и много еще приметных мест, еще более убеждавших в наличии в лесу нечистой силы.

Ведьма не ждала вторжения, а потому схватить ее оказалось не так сложно, как многие предполагали. Чары же ведьмы медлительны и текучи, они черпают силу из слов заговора и странно пахнущих зелий, пьют ее из земли и цветов, и потому невозможно было взмахнуть рукой и заставить отступить врагов, прокричать слово и ослепить их вспышкою молнии, в мгновение ока повелеть ветрам разбросать их.

Ее связали и в сопровождении священника доставили на главную площадь захолустной деревеньки, едва ли заслуживающую столь громкого названия, служившую и рынком, и местом проведением празднеств, а теперь и столь необычной захватывающей цели, как суд и расправа над исчадием ада. Поскольку прегрешения ее и богомерзкие деяния не вызывали сомнений, а учиненный в тихом домике пристрастный осмотр лишь подтвердил и преумножил их, совет знатных горожан во главе с церковной братией счел своим святейшим долгом самолично уничтожить столь опасное существо, не вдаваясь в тонкости допросов и не беспокоя вышестоящие инстанции.

И вот на площади был разложен костер и собралась уже толпа зевак, оставивших ради такого редкого зрелища насущные хлопоты. Хоть сложен он был, возможно, и не по всем правилам, но пламя занималось уже по его краям, поднимаясь все выше и выше и удушливый черный дым валил от влажных вязанок, почти скрыв ведьму.

Медленно собирались тучи, и как-то холодно и неуютно стало в этот жаркий, но один из последних летних дней, словно повеяло влажным и зябким дыханием осени, в котором чувствовался привкус смерти, и гниющих под ногами листьев, и горьких тоскливых дождей. И вместе с ветром закрались сомнения души людей, лишая удовольствия от вида казни, заставляя переминаться с ноги на ногу и беспокойно озираться, ища поддержки у столь же растерянных соседей.

Выше поднималось пламя, наливались лиловой грозовой чернотой тучи. В повисшей тишине слышно было, как бормочет что-то ведьма, напевает жестоко и безнадежно, борясь с ужасом и болью, и беспокойство и неуверенность людей сменились страхом. Многие из них уходили, потихоньку, словно в этом было нечто постыдное, и постепенно толпа таяла, оставляя лишь самых упрямых.

И когда пламя лизнуло уже фигуру ведьмы, и слова заклятия сменились криком боли, хлынул ливень. Сплошной серой пеленой он накрыл деревню, громко застучал по крышам, промчался по полям, и там, где касались земли его бичующие струи, не оставалось ни жизни, ни тепла, только сырость болота, и витал в воздухе запах гниющих цветов и листьев. Дождь тот не прекратился ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц, и деревня опустела, и только дома, разъеденные плесенью, смотрели пустыми глазницами окон на то, что было когда-то главной площадью, и медленно разрушались, уступая воле стихии. И только когда не осталось ничего, кроме остовов и даже последняя крыса поспешила убраться из этого проклятого места, дождь прекратился, и земля стряхнула с себя проклятие, и зазеленели цветы на холме, где суждено было вскоре появиться забытой могиле. Но ни один человек так и не вернулся сюда, словно тяготела еще над этим местом злая воля.

Ведьма же осталась жива, и даже красота ее не померкла, словно не лизал когда-то это тело огонь, словно боль не вгрызалась глубоко в ее плоть, словно дым не проникал в ее грудь горячим и сухим ядом. Какое колдовство стерло и память об этом, неведомо никому, но только изменилась красота ведьмы, и нечто бесконечно жестокое и печальное появилось в ней, но словно призрачная вуаль скрывала на людях эту перемену, чтобы никто не мог и заподозрить истинной ее сущности, запечатленной на ее лице и читаемой в глубоком и прямом взгляде взгляде.

Светила луна, бледная полна и колдовская. Сладкий дурман разливался над садом ведьмы, шептали в густой напоенной ими тьме листья, словно переговаривались о чем-то, тихо и злобно. Беззвучно перезванивались лиловые колокольчики аконита, словно приветствуя появление ведьмы. Многие травы рвала она под взглядом полной луны, и доносился потом до сада смерти, вечно лежащего в густых чернильных тенях, ее голос, нараспев читающий заклятия. Слово за словом рождалось оно в кипении отравы, и неясно было, зелье ли рождает из глубины своей колдовские слова, вкладывая их в уста ведьмы, или же напевные чары рождали и усиливали тлетворную власть цветов, и крови мелких земных созданий, и лунного света, что осветил эту ночь.

Когда же было закончено это главное и смертоносное колдовство, наступил черед иного. Ведьма взяла смешанную ей заблаговременно мазь, хотя и она тогда не могла знать, для каких целей придется ее использовать, и, все так же напевая, медленно и размеренно, сливая