У разбитого корыта.

(с) Фанг Илтмарский

- Чего ты хочешь больше всего на свете?

- Мира во всем мире, - тихо произнес Гоша, сосредоточенно перебирая заголившиеся проводки маленькими пальчиками.

- Врешь, гаденыш, - прошипел старик, единственный глаз зло зыркнул из всклокоченной копны седых волос. Набитый железными зубами рот потерялся в засаленной бороде. Слова вылетали с лязгом, с металлическим привкусом ржавчины и смерти. – Мамку с папкой ты вернуть хочешь! Вот чего! А меня, развалюху, здесь бросить!

Гоша съежился под тяжелым взглядом. Глаза его заблестели от слез, но он по-прежнему сидел, скручивая между собой провода на бионической ноге деда. Из-под коленной чашечки торчал острый осколок шрапнели, намертво спаявшийся с металлокерамикой. Подушечки пальцев твердые, как ноготь – совсем не детские руки, привыкшие к тяжелой работе. Дед был старый и постоянно ломался.

- А мы придем, и ты попросишь! Тело попросишь! И жить тогда будем. Эх-кхе, заж-живем тогда с тобою, голуба, припеваючи. Будем, есть от пуза и баклуши бить день-деньской, - произнес дед, потрепав мальчика по голове, словно собачонку.

- Кто же работать будет? – серьезно спросил Гоша, перекручивая последний провод.

Дед запустил пятерню в завшивевшую бороду.

- То сейчас не забота… - со знанием дела сказал он. Один карий глаз и другой, страшный, бельмом затянутый, вперились в мальчика. – Ты не отлынивай, не лентяйничай, а то дедко тебе махом всыплет, ишь, расктокался, паразит!

Угрюмо кивнув, Гоша обмотал провода изолентой и щелкнул тумблером питания. Крошечная коробочка загудела, проводка раз другой цвиркнула и дед довольно улыбаясь, согнул ногу. Затем разогнул. Присел. Встал.

- Эх, ека-макарека! Как нова! Ножка-ноженька моя, - ласково пропел он, пройдясь по комнате. Битое стекло, и мусор хрустели под железными когтями. «Мамины вафли» – подумал Гоша, вспомнив дешевые полуфабрикаты, безвкусные, но такие же хрустящие, как и это стекло. – Ну, чего расселся. Давай, хватай мешок, да идти пора.

У входа в полузасыпанный песком бетонный коттеджик лежал брошенный второпях мешок. Несколько пакетов с сухим пайком и две фляги, полные воды – добыча Гоши, которую он бросил сразу же, после того как услышал плаксивый крик деда, у которого отказал протез. Перекинув мешок через плечо, он вышел под лучи заходящего солнца, раскрасившего пустошь-пустыню в марсианские цвета.

- Марси, марси, марсианики, - прошептал Гоша, подставляя лицо доброму вечернему солнышку. Легкий луч ласково погладил его по щеке. Вечерами солнышко добреет, а днем – серчает, и дурак понимает такие вещи. Вечер – хорошее время, дорожная пора. Папа так всегда говорил.

- Чего это ты там шепчешь? – подозрительный дед уже стоял рядом, положив на узкое детское плечо свою изъеденную старостью руку-клешню. Раздутые суставы, синие узлы и трубки вен – все, что осталось от деда-человека, походило на перекрученные много раз и перемотанные изолентой провода. Дед-робот – выглядел и того хуже. Иногда Гоша думал, лежа днем, с головой накрывшись мешком, и прислушиваясь к старческому неровному дыханию. И очень часто мысли бродили вокруг странной загадки. Кто был сперва: дед-человек или дед-робот? Или это кто-то умелый, сильный и умный спаял двух разных стариков вместе? Черт его разберет…

Они шли через насыпи каменных стен, нагромождения разбитых бетонных плит и песчаные дюны, по верхам которых бродил тоскливый отголосок ночного шторма. Солнце скроется и сразу поднимется ветер, а когда на небе выступит алая сетка Климатика… тогда, значит, пора начинать искать место для ночлега.

- И вон, видишь тот бугор спереди? – дед вытянул руку в дрожащую струну. Прищурив глаз, он прикинул расстояние, что-то пробурчал, облизнул губы. – Скока до него, знаешь?

Проверяет. Гоша тоже прищурился, неумело отмеряя расстояние до серой громадины. Сколько?

- Пять… четыре перехода, - неуверенно сказал он.

Твердая как кусок пластика ладонь без замаха прошлась по уху. Голову ожгло, все поплыло перед лицом, но Гоша не издал ни звука, даже не шелохнулся.

- Постреленок, пять, пять! Скока тебя учить, сопляк? Пять переходов до Биодома, - прошипел дед. – А что же тебя… как же я на тебя надежду положу, сам в гроб голову суну, а ты меня возьми и обмани! Сгниешь здесь, без меня, ничего не умеешь! Ничего не понимаешь!

- Деда… - жалобно выдохнул мальчик. Ему было больно, но он терпел, а впереди пять переходов, и пять раз, они будут искать убежище и старик совсем не понимает, что время кончается. Гоша считал дни! И дней у них всего шесть. Потом счет обнулят. Зря родители погибли, все зря… И мама зря… И папа совсем просто так…

Потянув деда за край изорванного плаща, Гоша пошел вперед, медленно, выбирая, куда поставить ногу, чтобы не угодить в капкан из гнутой арматуры. Если он сломает ногу, дед его бросит.

Распухшее красное солнце добродушно ползло к линии горизонта. Пустыня-пустошь наливалась кровью, спелой ягодой переливалась, а над ней плясали адские полотнища небывало заката. В прошлом такого «чудного», а для Гоши – родного, милого глазу багрянца. Ветер еле-еле крепчал, еще не входя в силу,