Скрепя сердце - Страница 9

дабы не смущать высоких господ.
 Амустьен младший помялся на месте, потом на вдохе втянул голову в плечи, резко выдохнул и решительно подошёл к писчему, буквально выдернул перо из его рук.
– Прежде, чем ты господин, из-за стыда и упрямства подпишешь себе и сестре смертный приговор, позволь тебе кое-что сказать, – вновь бархатно проговорила рыжая ловчая. – Ваши цепи на степицу не подействуют. Почему? Они на то и контуриальные, что пойманное в них существо должно обладать контурами. Определёнными физическими свойствами материи. А степица по сути – призрак. Когда она неожиданно испариться из поля ваших цепей, ты, господин, умрёшь первым. И не могу сказать, что это будет мгновенно. А твоя сестра, если хорошо владеет магией короткого перемещения, может быть, и выживет. Вот только декольте никогда больше не оденет.
 Гвей повернулась к ним лицом.
– Степица наносит быстрые секущие удары вдоль груди, чуть ниже шеи. И в атаке передвигается гораздо быстрее, чем видит глаз. Даже эльфийский. Фактически со скоростью мысли, – она внимательно посмотрела на бледную, как заболевшую лихорадкой, эльфийку. – Но ты, милая, не успеешь уйти.
 И вновь отворачиваясь к окну, небрежно обронила:
– Надеюсь, успели обнять родителей перед уходом. Напоследок…
 …Когда господа эльфы удалились, рыжая ведьма вплотную подошла к обмякшему Тойевену, склонила голову и прошептала у самого уха:
– Двести пятьдесят золотых церниев. Такова цена за то, чтобы твоя дочь, которую ты сейчас бесчестишь последними словами, наконец-то обрела покой. Такова цена за то, чтобы тебя самого, скаредного, пустоголового болвана, не привязали бы к огненному колесу за погубление людинов многих и высших эльфов. Сто сейчас. Сто пятьдесят после. Иначе – мы уходим.    
 
4

 А потом открыли люк, и в трюм вместе с ярким, ослепительным светом, спрыгнули грязные, грубые, скверно пахнущие люды. Многие женщины, которых в трюме оказалось не мало, принялись плакать и причитать, некоторые даже кричали и прижимались к стенам. Но поставили лестницу, и всех хватали и выталкивали наверх.
 Гвейтарин потерялась в суете. Голова кружилась, всё мелькало перед глазами. Она пыталась отыскать глазами подруг, но встречала только искорёженные страданием лица, взоры, отравленные испугом и отчаянием. А потом её взгляд всё упал на Литавру, и резко потянуло внизу живота. Через всё лицо подруги разверзся рубец, глубокий, как рытвина, жгучий, как перец. А в глазах…
 Из рода теккей зажмурилась, надеясь, что кошмар, страшное наваждение уйдёт само собой и не вернётся.
 На палубе было горячо и влажно. Солёный ветер обжигал кожу, нещадно слепило солнце.
 Девушка закрыла глаза и удивилась радостным оранжевым бликам неслепящего света. Даже улыбнулась. Просто, сама себе. Плавное покачивание, мерное движение судна по волнам, восторг от вдыхания свежего воздуха, пение волн и запах моря.
 Жизнь всё же прекрасна. Её,  из рода теккей, жизнь. Как и обещала мудрая Вейтэ.
 Гвейтарин не слышала, не слушала, ни грязных присвистываний матросни, ни грома команд, ни плача женщин. Всё это не вписывалось в её мгновение счастья, в её мироощущение, а, значит, и не существовало. Только солнце, море, порыв.
 И вдруг, как это порой бывало, в ушах зазвучала музыка. Девушка не могла знать, что у некоторых представителей северных народов, в частности у эльфов, это звучание зовётся музыкой Ветров и считается необходимым элементом медитации. А для теккеи это был просто подаренный ритм, полёт, самозабвение и самотворение. И она не могла противиться властному и сладкому звучанию.
 Пальцы сами стали выстукивать ритм по несуществующему остову бубна, к тяжёлым ногам вновь прилила энергия, сделавшая их снова лёгкими. Пятки пружинили и горели. Всему телу было так горячо, что казалось, оно вот-вот превратиться в пламень.
 И Гвейтарин зажглась и – оторвалась от земли.
 Во всяком случае, ей так казалось.
 Руки сами взмыли в воздух, ладонь стучала по фантомному бубну, и в ушах разносился весёлый звон бубенцов. Талия выгибалась, точно весенний прутик, и возвращалась в исходное положение, как отпущенная струна.
 Да, теккеи казалось, что всё тело: от кончиков пальцев до самых нежных пёрышек на позвоночнике – горит и звенит. Пальчики на ножках летели над поверхностью, касались её редко, осторожно, вскользь, а потом снова взмывали. И с каждым пируэтом мир расцветал всё ярче. И, наконец, перед глазами разверзлась иная реальность – воспоминания. Тихий тёплый вечер, кипарисовая аллея, за которой шелестит крекодьерская роща, а дальше – парк. На мраморных скамейках сидят парочки, кое-где ещё бегают детишки. Знатные дамы и сеньоры из высшего сословия уже изволили разойтись по особнякам, и это время – для молодых и не обременённых высоким положением. В этот час начинает пахнуть жасмин, и жизнь наполняется сладкой истомой и свежестью вечернего бриза. И сердечко в груди начинает звучать, как бубенчик.
 …Резкая, холодная боль обожгла щёку. Гвейтарин осела на палубу, застыла, онемев от изумления, распахнула глаза, даже не до конца понимая, где находится. Но реальность скоро