|
МИЛОСЕРДИЕ И БОГИ.
- Брат, зачем ты строишь козни моему сыну?
- Не кажется ли тебе, что сыновей у тебя неприлично много?
- Хм... Геракл... А больше и не помню.
- Хорош отец... Великого громовержца одолел склероз...
- Вот кто плох, так это наш водоплавающий.
- Я водяной, я водяной!
- Что это он поет?
- Подземный житель не в курсе? Что-то из будущего. Сходил к оракулу и с того времени только это и поет.
- Мне стоит петь: "Я землянной, я земляной!" А тебе...
- Я небесный, я небесный! Не дождешься. Не каждого сына своего, может, я знаю. Но умом еще не тронулся.
- Я водяной, я водяной!
- Вот ведь горлопан: из-за океана слыхать. Так что ты там про Геру говорил?
- Чудищь плодишь и на героев эллинских натравливаешь? Зачем?
- Еще скажи, что плохо делаю.
- Да нет. Хоть какая-то развлекаловка между метанием громов и молний.
- Каков... А о людях ты не беспокоишься?
- А что о них волноваться? Люди и люди. До меня жили долго, и после меня никуда не денутся. Да и что с ними станется?
- И то верно. Так что с Герой?
- Новую серию хочу.
- Тринадцатую? Как хочешь. Только женушка у него ревнивая не в меру. Вразумил бы невестку.
- Не в моих правилах людей вразумлять. Сами разберутся.
- Как бы до смертоубийства не дошло.
- А тебе только того и нужно.
- Отчсати.
- Ты тоже еще тот жук...
Огромный мускулистый мужчина сидит на камне, уронив курчавую голову на изрезанные руки. Перед ним, наполовину погрузившись в грязную воду, лежит труп многоголовой змеи. Вокруг, насколько видит глаз, раскинулась топь: плеши темной земли и болото между ними. Впрочем, о цвете тверди можно лишь догадываться: опять же, сколько видит глаз - кости. Неисчислимое число белых, обглоданных до блеска, скелетов. Большие и маленькие, свежие и почти рассыпавшиеся... А в нескольких метрах от сидящего мужчины, на возвышенности, лежат три девочки. Как живые... Как... Последние жертвы мерзкой твари.
- У богов нет милосердия, - сам себе говорит мужчина, поднимая голову и глядя на ночное небо. - И никогда не было.
Он смотрит туда, куда когда-то сам попадет. И в его словах нет ни зла, ни ненависти, ни упрека. Нет ничего подобного и в его взгляде. Он просто знает, что боги - это боги, а люди - это люди. И когда небожители развлекаются, в землю впитывается на амброзия, а совсем другая жидкость.
- Если ты такой всемогущий, почему же ты это допустил?
- Не будь глупее, чем есть на самом деле. Ты не псевдонаивный еретик, а я не псевдовсезнающий священник.
- В том то и дело, что я искренне наивен, а ты по-настоящему...
- Чего ты хочешь?
- Обьяснения, оправдания, раскаяния...
- Я обьяснился, оправдался и раскаялся... Доволен?
- Пять секунд и три слова... Этого стоит жизнь тысяч людей и здоровье миллионов? Что бы они сказали о тебе, услышь эти слова?
- Неисповедимы пути господни.
- Несправедливо.
- Конечно. Но ведь пути мои неисповедимы. И на все воля моя.
- И тебе на жалко людей?
- Жалко... Что это ты жалобить меня решил? Я, что ли, причина всех злодеяний?
- Ты - равнодушен. И с твоего позволения...
- ...в мире существует зло. Тот, кто это сказал - говорил о людях. Но не обо мне.
- Тот, кто это сказал - был прав. И с тобой он не сильно ошибся...
Махиро обжигает руки, ворочая тлеющие брена. По грязным, покрытым волдырями, щекам текут слезы, но лицо неподвижно и ничего не выражает, походит на плохо сработанную маску.
Первой он находит жену. И узнает ее лишь по кускам красного кимоно. Потом он находит тело сына. Потом - дочь.
Он сидит у руин сгоревшего дома и пытается сразу обнять тех, ради кого все это время жил. У него не получаетсяь, и он приподает то к одному, то к другому обгоревшему телу.
Лицо все так же бесстрастно.
А в пяти метрах стоит человек и яростно щелкает фотоаппаратом. Из горла его рвется вопль...
И за много тысяч километров фотографии обыкновенной трагедии ложатся на письменный стол. Солидный мужчина долго их рассматривает, что-то пишет на верхней, и убирает снимки в ящик. Оттуда же достает маленький пистолет, кладет перед собой и поднимает глаза к потолку.
- Где твое милосердие? - говорит он. - И где наше...
Холодное дуло касается виска.
- Ты слишком стал похож на нас... Или мы на тебя...
Выстрел.
Человек застрелился. Он прожил долгую насыщенную жизнь. Любил, дружил, воевал, убивал... Творил добро и зло... Много ли добра? Кто знает. А зла хватило бы на десятерых. И людей, и богов. Первых он не признавал, вторым - молился.
Он молился по утрам, перед едой и перед сном. Каждое воскресенье он ходил в церковь. И очень часто крестился. И не отваливались у него пальцы, и не шли язвами язык и губы...
Почему же он не воздал молитву создателю перед смертью? Наверное, он просто решил, что там, на верху, никому его слова не нужны. А, может, догадался, что адресат отсутсвует...
- Плохой хороший бог.
- Плохие хорошие боги.
- Да, мы такие, на радость предкам, им же в горесть, и всем нам в позор...
- Ты прям поэт.
- Пушкина перечитал.
- Кого?
- Жил такой гениальный поэт много тысяч лет назад... Тебе то что? Одно слово за жизнь прочитал, и то - твое имя.
- Культурно просвящаюсь... А ты что это вдруг про плохих-хороших заговорил?
- Да так... Подумал, что, наверное, при Пушкине боги были добрые.
- Почему это?
- У него так много светлого... Удивительно.
- Дружба, любовь, гуманизм, добро, светлые чувства...
- И прочая, и прочая...
- А с чем же сравнивать? Так и не разберешь, что где.
- Наверное, жилось им всем хреново.
- Может и так. А может, наши предшественники добротой чувств не отличались...
- Как заговорил... Бревна в своем глазу не видишь?
- И не слышу. И на языке не ощущаю.
- Нет у тебя совести.
- Ее мне заменяешь ты... Лицемерить нет привычки.
- Ни у кого нет. Богам это вообще не свойственно. Так любят делать только люди.
- Поставь еще им это в вину.
- А ты их позащищай.
- Не боги ли определяют людей и их поведение?
- А кто определяет богов? Не люди ли?
- Замкнутый круг...
А дети корчились в огне. Его дети, его плоть и кровь.
Урожай погиб, с ним погибла и семья... Много семей и миллионы людей. Почти все население планеты.
Это статистика.
Первого они похоронили месяц назад. Это был Вилли - младшенький. Потом был еще кто-то. И еще. Затем хоронить перестали и начали есть. А неделю назад покончила с собой совсем обессилевшая от голода жена. И он понял, что пора уходить.
И вот он приносил в жертву Великому богу своих оставшихся в живых детей. С ними ему не выбраться. Без него они протянули бы не долго. А живая жертва, тем более несколько, уж точно не пройдут зря и помогут ему устроиться на новом месте.
- Будь к ним милосерден, - просит он бога и уходит.
Услышат ли на небесах его просьбу? Может быть. ТАМ к погибшим будут добры. Но лучше бы так к ним отнеслись ЗДЕСЬ.
На самом деле боги милосердны. Настолько же, насколько милосердны люди. А люди милосердны настолько, на сколько это чувство свойственно небожителям.
И стоило бы эти слова выбить на могиле нерожденного ребенка, имя которому "Милосердие". А может быть и на других надгробных камнях, под которыми погребены Любовь, Дружба, Добро и другие несчастные, которым так и не суждено было увидеть мир людей и их богов.
|
