ЗАКАТ ПОСЛЕ БИТВЫ.

Вы хотите услышать о моем первом бое? Зачем вам это, вы живете в просвещеное время. Мир триста лет не знает войны. И, дай бог, никогда не узнает. Но если хотите...
Да, он был самым страшным из всех. А что вы хотели? Мы были желторотыми салабонами, с годом учебки за спиной. Мы умели стрелять и драться, мы многое умели, кроме одного - воевать. Для этого нужен опыт, которого у нас не было.
Вечером накануне битвы солдат должен отдыхать. Чем мы и занимались. Кто-то ел, кто-то молился, кто-то мастурбировал. И все боялись. Ели, и не чувствовали вкуса, молились, и не понимали слов, обращенных к богу, мастурбировали, и не получали от этого никакого наслаждения.
Мы пытались забыться сном, но в сновидениях видели лишь отсветы кровавого будущего.
Наутро начались маневры, значение половины из которых мы не понимали. У другой половины значения и не было. Переброски, построения, передислокации. Так всегда перед битвой. Но тогда мы этого не знали, и нам казалось, что в любой момент нас бросят в пекло сражения.
И вот мы стояли в строю, вдоль которого ходил сержант и обьяснял нашу задачу.
- ...Сдержать наступление...- чеканил наш командир-...уничтожить больше врагов...
Его никто не слушал. В такие моменты единственное испытываемое чувство - жалость к себе.
- Сделать боевую инъекцию, - наконец скомандовал сержант. Мы дружно доставали из карманчиков на рукавах маленькие сприцы-пистолеты с заряженными ампулами коальгина, приподнимали щитки брони на животе и вводили в себя этот ныне считающийся тяжелейший наркотик, тогда - единственный шанс спастись.
- Сделать вторую боевую инъекцию.- голос сержанта подрагивает. В рядах замешательство. - Сделать вторую боевую инъекцию! - он кричит. Шанс к спасению оборачивается почти верной гибелью.
- Это конец, - шепчет Ливи, мой сосед справа, приставляя иглу-ствол к коже животу. Он прав. Девять из десяти умрут через несколько часов, не выдержав двойной дозы повышающего боеспособность препарата. Если доживут до того времени.
И тогда я совершил свое первое военное преступление, за которое, насколько помню, грозило посажение на кол. Я не донес постолет на миллиметр, выплеснув коальгин на кожу. Мне очень хотелось жить.
А потом мы шли по зеленой траве широкой долины, навстречу нашей смерти - калабрианцам - тем самым врагам, которых в больших количествах советовал нам уничтожать сержант. И медленно выходили из ума. Я пытался сохранить остатки сознания, затмеваемые наркотиком. Моим товарищам это не удавалось. Я смотрел на широко раскрытые глаза, шатающуюся походку, дерганные движения. Сейчас тихо. Когда начнется бой, все вокруг привратятся в безумных берсеркеров.
Грохотали пушки, гремели взрывы, орали тысячи глоток. Мы бежали на врага, кровожадно оскалив крепкие зубы.
Вы хотите подробностей? Я их уже не помню. Единственный, кто остался в памяти - разорванный пополам, но все еще ползущий и тянущий за собой гирлянду кишок Ливи.
Я не видел ни одного калабрианца. Куда мы наступали и зачем?
Я шел вдоль каменного края долины, когда увидел аккуратную, очень уютную тропинку, уходящую куда-то вверх. Я совершил свое второе преступление, за которое мог поплатиться четвертованием, а то и чем похуже.
Я, новоявленный дизертир, поднимался на горный хребет, окаймлявший Калабрианскую долину. Как долго это продолжалось, я не помню. Я потерял оружие и часть броневых пластин. Часто спотыкался, падал, разбивая лицо и руки в кровь, и думал, что сама земля этой планеты меня бьет.
В какой-то момент земля ударила слишком сильно, и я потерял сознание.
Пробуждени было тяжелым: тело болело, голова гудела, из ушей и носа сочилась кровь. Я лежал, не в силах пошевелиться, и смотрел на самый красивый в жизне закат, потрясающий, переливающийся всеми цветами радуги. Глаза резало, из них текли слезы.
Меня нашли почти через сутки. Избитого, обоженного и полуживого от коальгина. Как я потом узнал, калабрианцы применили какую-то новую бомбу, и я оказался единственным выжившим, настоящим героем.
А восхитивший меня закат был одним из результатов нового оружия.
Впрочем, обо всем этом я узнал много позже, после долгого лечения, в течении которого, каждую ночь, мне снилось потрясающее радужное зрелище. Лишь однажды прямо из заката выполз оскалившийся Ливи, и я проснулся, захлебываясь криком.