РАБОТА НАД ОШИБКАМИ, ИЛИ ИСТОРИЯ ВСЕЛЕНКОЙ ТИПОГРАФИИ.

Больше всего в книгах я не люблю ошибки.
В начале одного из романов Эжена Сю о вечном жиде Агасфер выходит на чукотский берег Берингова пролива и за снежной пургой видит Аляску. Мрачная и красивая сцена.
В тот же день я вышел на тот же берег и посмотрел в ту же сторону, что и в свое время Агасфер. И ничего не увидел. Да и не мудрено: до противоположного берега минимум пятьдесят километров. Мало чего рассмотришь. Я был разочарован.
Я был воспитан на абсолютном авторитете книги как правдивого источника знаний и мудрости. Безупречного источника. Не особенно искусный и довольно таки спорный классик французской литературы убил этот авторитет. И стал виновником иоей новой болезни. Назовем ее так - ошибкомания.
Начиналось все, в общем то, безобидно: мне стало интересно находить неточности в книгах. Каждое прочитанное произведение я подвергал дотошному анализу, обкладываясь энциклопедиями и справочниками. Это было чем-то похоже на охоту.
Занятие это мне скоро наскучило. Но я понял, что художественную литературу просто не могу читать. За каждой страницей я видел неправду, за каждой строчкой я видел ложь, за каждым словом - обман.
Но это были только цветочки.
Моя жизнь привратилась в кошмар. Все вокруг казалось нереальным. Я жил в мире, полном опечаток, логических ошибок. Часто я смотрел на небо и мечтал стать небесным инженером, чтобы взять и починить давно неисправную типографскую машину мира.
Я не умел молиться, но часто просил главного печатника наших судеб на секундочку пустить меня в святая святых своей мастерской. Безуспешно, конечно.
Помните старый мультик, в котором точки, запятые и другие знаки препинания жили в чернильной банке? Три года моего персонального ада прошли примерно в такой вот чернильнице, с крестиками и черточками, которыми зачеркивают помарки прилежные и не очень школьники.
Я плескался в черной жиже, давился антизнаками антипрепинания, и сетовал на того ненавистного мной гения, который додумался десятки тысяч лет назад передать песнь предков с помощью наскальных знаков. Уютно было бы ему по соседству со мной, в милой душной баночке из-под черной краски, еще одного инструмента запудривания мозгов?
Я всплывал к поверхности, и мне становилось легче. Опускаясь на дно, я хотел умереть.
Я боялся лишь одного - найти ошибку в себе. Это сулило конец. Пока веришь в безупречнрсть чего бы то ни было - есть ради чего жить и ради чего умереть. В обратном случае даже смерть никчемна и не принесет облегчения.
Каждый выбирает по себе женщину, религию и дорогу, пел Окуджава. Когда видишь идеал только в себе - выбрать проблематично. Женщины - некрасивы и глупы. Дороги кривы и ведут не туда. А религии... Бог - это абсолютная безупречность, и не важно что это: седобородый старец на небесах, облако космической плазмы или ползущий по стене таракан. Персональный ад, персональный рай, персональный бог. Я же стоял на пороге полного безбожия, в широком смысле.
Чернышевский меня бы расцеловал. Никто и никогда не повторял столько раз фразу "что делать".
Подсказку дал все тот же мультфильм. Единственный способ что-либо исправить - работа над ошибками. Я начал.
Через два года я зашел в книжный магазин и купил книгу. Я не выдержал и начал жадно пожирать глазами страницу за страницей, впервые за пять лет, прямо в автобусе. Не мог остановиться: читал на ходу, на лестнице, за едой. Закончил. И открыл заново.
Это был только первый шажок. Но толстый фолиант а-ля Талмуд начал преображать наш несовершенный мир. А я получил возможность хоть немного отдохнуть за чтением, пусть и собственного произведения.
Все-таки стоит поблагодарить парижанина за его может и не лучшую, но все же в чем то помогшую людям литературу. Именно благодаря ему хоть кто-то решил сделать работу над ошибками.