Фэнтези. В.С. Березин

Там чудеса, там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит...
                        А. С. Пушкин

Фэнтези — слово странное, нет даже уверенности в том, как оно правильно пишется. На русском языке, разумеется. Его писали так и этак, чередуя “э” и “е”, особенно во времена полиграфического бума конца восьмидесятых. Слова “фэнтези” нет в словарях. Все современные определения неточны и начинаются тягуче, как леденец: “Это когда...”.

Зарубежную фэнтези совершенно справедливо отделяют от авторских сказок вроде путешествий маленькой английской девочки по кроличьей норе и истории летающего домика с американской девочкой внутри. Придуман был даже специальный термин — adult fantasy. Настоящая фэнтези — родственница сказок, а не потомок, что бы ни говорили о ее происхождении от мифологии и готических романов.

Можно ради шутки считать первой русской фэнтези “Руслана и Людмилу” — налицо все формальные признаки: путешествие героя, множество ролевых персонажей, а уж мечей сколько там — не передать. Причем, что важно, Пушкин написал вполне светскую поэму, где герой действует не подобно рыцарю, а подобно кнехту, наемнику. У героя есть награда — Людмила-Русь, есть враг и есть череда магических предметов, встречающихся на пути. Герой не радеет о спасении человечества, не выполняет рыцарских обетов.

Если же о генезисе фэнтези говорить серьезно, то настоящей фэнтези всего около ста лет. Ее историю можно еще более укоротить, ведя отсчет не с комиксов начала прошлого века, а с его середины: с появления “Хроник Нарнии” Клайва Льюиса в 1950 году, а затем, через четыре года — трилогии “Властелин колец” Д. Р. Р. Толкиена. Тут-то все и завертелось.

А вот корни этого молодого явления действительно древние, уходящие во вполне конкретные сюжеты — свод преданий о короле Артуре и рыцарях круглого стола. Причем христианская составляющая вытравлена из артуровского цикла эволюционным способом. Здесь сказался какой-то загадочный закон, который не позволил и христианскому Льюису стать по-настоящему популярным. Понятно, что открытая проповедь была бы для массового читателя скучна, ангелы, пустившиеся в полет по глянцевым страницам,— невозможны. Но и дьявол в фэнтези не встречается — в отличие от демонов и бесов. Дьявол не соответствует языческому стандарту фэнтези.

Причем тот же закон облек фэнтези в мрачноватые одежды кельтской эстетики. Несмотря на то что греко-римский пантеон гораздо более структурирован, именно кельтская эстетика стала доминировать в фэнтези. Этот современный светский жанр населен раннефеодальной атрибутикой цеховой магии. Волшебники там гордо несут свои фаллические шляпы, процветает странствующее рыцарство, не имеющее, правда, собственно рыцарского канона. Меч — еще один внешний признак этого поджанра фантастической литературы, одного из частей триады — утопии, фэнтези и научной фантастики. Меч — символ того, что действие происходит в Темные века, в допороховую эру. Невозможно представить гнома не то что с пулеметом, но и с пищалью.

Итак, в отличие от science fiction, где даже самые невероятные явления и события имеют научное — или псевдонаучное — обоснование, повествование в фэнтези строится по законам сверхъестественным, охотно используя магическую атрибутику. Эстетические символы фэнтези — меч, заклинание, логово мага, путешествие героя.

Чем интересна серийная литература фэнтези, так это попыткой создать связный мир с народами, королевствами, городами, реками и землями. Иногда, однако, забывается принцип, необходимый серийной книге: каждая отдельно взятая должна обладать самостоятельностью. То есть при потере части информации об описанном мире читатель не должен быть обижен.

Клишированные путешествия фэнтези происходят в у-топии. То есть месте несуществующем. Что приводит к особым отношениям с топографией.

Интересно, что карты являются еще одним непременным атрибутом фэнтези еще с тех времен, когда даже самого слова не существовало. Они, эти карты, в советском детстве начинались с изображения Большого Зуба Швамбрании. Но перелистай хоть тысячу страниц фэнтези, не найдешь в этих картах изовысотных линий и градусной сетки. В известных изданиях Толкиена существует всего лишь привязка к сторонам света — остроконечная стрелка, указывающая на “N”. У других авторов загадочная роза ветров лишилась букв.

Между тем вопрос о магнитном склонении в утопии остается открытым. Изобретение голландца Синеллиуса — триангуляция — здесь нежизнеспособно. Попробуйте представить себе эльфа с теодолитом. Для картографии можно применить магию, но все же утопия живет в доптолемеевых проекциях, склоняясь к Марину Тирскому и Эратосфену. Ей не знакомы прелести Меркатора и Эккерта. Впрочем, говорить о проекции нужно осторожно — картографическая проекция есть изображение на поверхности шара, а кто может поручиться, что действие фэнтези не происходит на плоской земле? А может, подобно лунным коротышкам, герои путешествуют по внутренней поверхности шара?

Чем-то карты фэнтези напоминают средневековые портоланы, морские навигационные карты: береговая линия на них часто становится единственной достоверной деталью. На портоланах, кстати, впервые появились рисунки линейных масштабов, но в чем измерять расстояние в утопии — в милях, днях пути или придуманных единицах?

Зато на книжных картах горбатятся сказочные горы, холмятся волны, торчат стилизованные елки и палки, а в середине сказочного материка болота преграждают путь персонажам.

Освоив швамбранскую топографию, мы смело приступили к странствиям в мире фэнтези. Чуть состарившись, мы следили по таким же картам за странствиями хоббита и его приятелей. Попутно отметим, что в современной фэнтези карты часто оторваны от сюжета. Карта превращается из изображения земной (или неземной) поверхности в деталь повествования, в знак, указывающий на существование несуществующего, пытается удостоверить реальность утопии.