Эпоха последних слов. Глава 2. Близнецы

Великий магистр визгливо, надрывно смеялся, вцепившись обеими руками в копье, пригвоздившее его к трону. Мелко дрожали обвисшие складки на тощей старческой шее. Из неестественно растянутого рта толчками выплескивалась кровь, отчего смех то и дело сменялся хриплым бульканьем. Ногти магистра оставляли на гладкой поверхности древка длинные белые борозды.

За высокими стрельчатыми окнами покоев не было видно неба из-за птиц: ворон и сов. Они бились в стекла, пытаясь ворваться внутрь, стремясь забрать то, что принадлежало им по извечному праву. На их крыльях душа магистра должна отправиться в бездну. Рихард не слышал птиц, все вокруг заполнял захлебывающийся хохот прибитого к трону мертвеца. Он знал, что произойдет дальше. Он уже видел этот сон. Ночь за ночью ему являлись костлявые бледные пальцы, скребущие по деревянной смерти.

Голова магистра запрокинулась, рот невероятно широко распахнулся, и изнутри, распирая хлипкое горло, ломая хрупкие челюсти, вместе с лающим смехом поползло нечто черно-красное, пузырящийся комок перьев и рваной плоти. Рихард чувствовал, как от привычно-невыносимого зрелища подступает к подбородку тошнота, но не имел возможности ни уйти, ни отвернуться. Сны не дают нам свободы воли. У них другая задача.

Ворона, выбравшаяся из убитого магистра, расправила мокрые крылья, уставилась блестящими глазами на рыцаря, который прекрасно помнил, что она должна сказать.

- Аррр-грррим! - каркнула птица. - Гаррр-грррим!

От ее резкого, пронзительного голоса Рихард вздрогнул. И проснулся.

Бескрайнее покрывало звездного неба, раскинувшееся высоко над ним, всего за мгновение успокоило перепуганную душу, погасило вспышку паники. Чуть ниже неба со скрипом покачивали кронами тонкие, изящные сосны. Под этими соснами, под этими звездами зло не имело истинной силы. По ту сторону реальности он постоянно сомневался в том, что сможет проснуться. Но здесь, на уютной лесной поляне, выбранной ими для ночлега, подобному страху не оставалось места. Здесь важным становилось другое. Причины кошмаров. Смысл вороньих слов.

Тяжело дыша, Рихард приподнялся на локтях, огляделся, встретился взглядом с Вольфгангом, сидевшим у потухшего костра. Брат был не на шутку встревожен.

- Опять? - спросил он.

- Да, - кивнул Рихард. - Опять.

- Великий магистр?

- Он самый, - Рихард медленно встал, подошел к кострищу, уселся рядом с братом. -

Мертвый великий магистр. Его светлейшее высочество сир Йоганн Раттбор, семнадцатый лорд-архитектор Заставных Башен, Старший Целитель, главнокомандующий силами Святого Ордена Паладинов.

- Не поминай Орден всуе, брат.

- Я устал, Вольф. Не дави на меня.

- Но...

- Ордена больше нет!

Вольфганг немного помолчал, собираясь с мыслями, потом сказал глухо — больше себе, чем собеседнику:

- Возможно, все беды из-за того, что мы нарушаем свои обеты.

Рихард резко поднялся:

- Возможно, все беды из-за того, что мы цепляемся за обеты, хотя мир вокруг существует уже по совсем иным законам! Или ты забыл, братец? Месяц назад ты ведь тоже стоял в том зале, вместе со мной! Ты видел там то же, что и я: убитого Раттбора, огромные стаи птиц снаружи... ты видел ворону.

- Верно. Но не оставил прежние идеалы. Я почитаю скипетр и кадило, верю в праведность наших... соратников и учителей. Я действительно последовал за тобой в покои великого магистра в тот вечер и действительно столкнулся с вещами, способными поколебать любые убеждения, разбить в прах любые доводы. Но эти ужасы лишь укрепили меня, как ледяная вода усиливает раскаленный клинок. Потому я сплю спокойно, а ты... мучаешься от видений.

- А тебе не приходило в голову, что таким образом мне пытаются что-то сказать? - язвительно спросил Рихард. - Мы ведь с тобой никогда не были особенно подвержены ночным кошмарам, братец, не правда ли? А теперь я каждую ночь вижу одно и то же, раз за разом слышу это странное слово. Такое чувство, будто до меня пытаются достучаться, сообщить нечто важное, нечто такое, что мы не сумели понять сразу, там, в покоях Раттбора.

- Какая-то мистическая чушь. Ты просто испытал сильное потрясение, и потому...

- Мистическая чушь? - Рихард вдруг улыбнулся. - А птицы, на наших глазах утащившие тело великого магистра через разбитое окно — не мистическая чушь?

Вольфганг пожал плечами:

- Так или иначе, это вовсе не означает, что твои сны — вещие.

- Это означает, что вселенная свернула на другую тропу, и на этой тропе уже недостаточно скипетра и кадила, чтобы оградить нас от ужасов бездны. Наоборот, прежние символы утратили силу, перестали иметь значение. Тысячи наших соратников, обладавших не менее истовой верой в Орден и его дело, месяц назад по неизвестной причине превратились в стаю обезумевших зверей. Наш магистр, лорд-архитектор, человек, которому мы безоговорочно повиновались, речам которого внимали с истинным благоговением, погиб — и его унесли птицы. Птицы! Ты сохраняешь верность идеалам и традициям, но отказываешься посмотреть правде в глаза. Вспомни Клятву Паладинов! Мы же приносили ее вместе!

- Не надо, брат! - попросил Вольфганг почти жалобно. - Не... - Клянусь хранить и преумножать! - ритмично произносил Рихард чеканные строки старой орденской клятвы, слова его гулким эхом отдавались под сводами ночного леса. - Клянусь созидать и исцелять ради торжества света над тьмой! А если нарушу я свои обеты, если, предав истину, ступлю на путь лжи, пусть душа моя ввергнута будет в предвечный мрак, пусть когтями разорвут ее совы и вороны, обитатели беспросветных чащ... помнишь? Совы и вороны, Вольф! Они пришли за ним, и мы оба знаем это!

- Но ведь магистр....

- А что нам известно о магистре или его делах? Человек слаб, но чем выше он стоит, тем слабее становится. Пророчество исполнилось, появление птиц свидетельствует лучше любых документов о том, по какому пути он двигался. Никто и никогда раньше не слышал о подобном! Часто ли птицы уносят людей? А тут фигура речи, просто пустая красивая фраза, вдруг воплощается в жизнь! Мы стояли там и все видели. - Да я до сих пор понятия не имею, что мы видели!

- Врешь! Причем, не мне, а себе врешь! Ты все отлично помнишь и отлично понимаешь, но отказываешься в этом признаться! Наш возлюбленный наставник, лорд Раттбор ввергнут в предвечный мрак, а с ним и весь Орден. История Паладинов закончилась тем вечером. Башни сгорели, в них погибли архивы! Сами рыцари или перебиты или бродят по окрестным полям, выкрикивая нелепую околесицу и размахивая обломками мечей.

- Не все! - возразил Вольфганг. - Кроме нас, есть и другие, сохранившие рассудок!

- О, да, я их видел. Хорошо разглядел, как эти... светочи разума, пользуясь суматохой, выламывали дверь в орденскую сокровищницу или накачивались до беспамятства медовухой в погребах. Сколько бы рыцарей ни уцелело, Ордену уже не возродиться. Его время прошло.

Наверное, ты единственный, кто еще готов проповедовать прежние идеалы и следовать им.

- Ну хорошо, - Вольфганг поднял руки над головой, словно признавая свое поражени. - Хорошо. Но тогда объясни мне, Рихард, почему ты согласился последовать за мной? Почему помогаешь нести книги к алхимикам? Почему, когда мой конь пал, ты отпустил своего? Зачем все это, если теперь значение имеют другие вещи?

Рихард молчал. Они долго смотрели друг на друга, одинаково высокие, широкоплечие, светловолосые. На удивительно похожих лицах застыло одно и то же выражение — сердито сдвинутые брови, прищуренные глаза, плотно сжатые тонкие губы. С раннего детства, когда различить их могла только мать, братья гордились своим сходством и всячески подчеркивали его: носили одну и ту же одежду, единообразно заплетали волосы, одинаково двигались, говорили, дрались. В пятнадцать лет, упав с лошади, Вольф обзавелся длинным шрамом на спине, но уже через несколько недель такой же появился и у Риха.

Став послушниками в Ордене Паладинов, они получили абсолютно идентичные комплекты доспехов, а для того, чтобы наставники и офицеры все-таки могли определить, с кем конкретно имеют дело, на правых наплечниках близнецы выцарапали начальные руны своих имен - «Р» и «В». Они никогда не расставались, очень редко ссорились, понимали друг друга с полуслова, и каждый всегда готов был вступиться за другого в споре или схватке. Братья представляли собой единый монолит с двумя лицами, который казался нерушимым, но все же дал трещину месяц назад, в покоях на вершине Заставной Башни, когда окровавленная ворона, сидя на лице магистра, прокричала свое проклятье.

- Сдаюсь, - сказал наконец Рихард. - Я наговорил много глупостей. Прошлое ушло, но книги, что мы несем, сохранят его в себе. Прошлое ушло, но в нас по-прежнему течет одна кровь. Поэтому можешь рассчитывать на меня. Как раньше. Мир? Он протянул руку, и Вольфганг без промедления пожал ее, широко улыбнувшись.

- Твои кошмары вскоре прекратятся, брат. Вот увидишь.

- Мне бы такую уверенность. Сколько еще до рассвета?

- Немало. Ты поспал всего пару часов. Может, снова ляжешь?

- Ни за что. Глаз не сомкну до следующего заката. Разведем огонь?

- Пожалуй. И еще... - Вольфганг многозначительно подмигнул. - У меня осталась почти не тронутая бутылка вина.

- Это когда я засыпал, она была «почти», а сейчас, наверно, уже основательно тронутая?

- Возможно, незаметно подкрались враги и немного поуменьшили наши запасы, но на пару достойных порций грога должно хватить.

- Великолепно.

Братья быстро соорудили костер, подвесили над ним черный от копоти котелок с вином и ароматными пряностями. Вдыхая запах закипающего грога, вглядываясь в языки пламени, плящущие на сложенных шатром поленьях, каждый из них думал об одном и том же: о реке времени, которая, как и любая другая река, течет только в одном направлении. О девушках, что ждали их теплыми летними вечерами, о матери, что ждала их всегда, о верных друзьях, чей голос им больше никогда не услышать. Каждое мгновение уникально и бесконечно — в башнях Паладинов этой заповеди учили в первую очередь: так юных послушников готовили к суровому быту рыцаря, полному смертей, расставаний и горя. Случившееся однажды больше не повторится, но навсегда запечатлит себя в вечности, а потому цените моменты счастья, запоминайте их, носите с собой — тогда вам будет, ради чего сражаться.

Братья хорошо усвоили эту простую истину, и в течение последнего месяца только она не давала им сорваться в беспросветную пропасть отчаяния. Теперь они хранили жизни тех, кто погиб, обезумел, бесследно сгинул в хаосе, обрушившемся на мир.